И его сводила с ума мысль о прекрасной женщине в мужском костюме, плывущей сейчас на Мадейру. Как он мог прибыть туда и сказать ей, чтобы она возвращалась назад одна, а он поплывет дальше? Как признаться, что его публично унизили, пресекли попытку подготовить для нее каюту? И возможно ли вообще продолжать дальше жить, если он смирится и поплывет дальше? Их встречу на Мадейре ранее Банкс предвкушал стрепетом. Теперь она внушала ему ужас.
Час отплытия приближался, а Банкс продолжал размышлять и предаваться ярости. Он написал еще одно письмо в адмиралтейство и немедленно получил ответ. Ему намекали, что он не вправе вмешиваться в дела капитана Кука, но одновременно сообщали, что почти все его требования по размещению группы удовлетворены. На корабле «Резолюция» возвращена на место пристройка. Уберут лишь одну каюту. Ту, что планировалась рядом с его каютой, которую незначительно уменьшат. Вот и все.
Уберут лишь одну каюту! Банкс чувствовал, что сходит с ума. Именно эта каюта значила для него все. С белым от гнева лицом он написал в адмиралтейство, что подобное отношение делает для него невозможным достижение поставленных целей и у него нет выбора, кроме как отказаться. Одновременно он написал Куку и попросил, чтобы с корабля сгрузили все его имущество.
Отправив письма, Банкс просидел полчаса за столом, дрожа от гнева. Затем нервно заходил по кабинету, пока не остановился у окна.
«Я унижен. У меня не было выхода. Это дело чести. Она поймет».
Банкс представил мисс Браун на корабле, в море. Скоро плавание закончится. Боже, как она будет счастлива!
Он оставался у окна, пока в комнате не померк свет.
Шторм трепал корабль всю ночь. Когда мисс Браун впервые вышла на открытую палубу, небо у горизонта светилось фиолетовым светом, а подхваченные ветром дождевые струи били в лицо почти горизонтально. Но ей было не до этого. Добравшись до поручней, она наклонилась, и ее вырвало. Затем один приступ следовал за другим почти без перерыва, пока желудок не заломило отболи. Она стояла там, как показалось, целую вечность, безразличная ко всему, кроме внутренних ощущений. Однажды, ожидая очередного позыва, мисс Браун посмотрела направо и увидела нескольких пассажиров, подверженных тому же недугу. Желудок начал опять сокращаться, и она наклонилась, не обращая ни на кого внимания.
Она промокла, замерзла, но обнаружила, что чувствует себя лучше. Небо стало совершенно черным, качка уменьшилась. Мисс Браун вернулась в каюту, умылась, переоделась и через несколько минут снова вышла на палубу. Ей понравился ветер. Палуба опустела. Она прошлась, огляделась. Дождь перестал, и шторм начал стихать. Свежий ветер холодил кожу, и мисс Браун почувствовала себя лучше. Больше того, она почувствовала себя хорошо. Даже ощутила прилив счастья. Да, она счастлива на этой холодной пустой палубе. Сзади занимался рассвет, окрашивая небо в разные цвета. Запахнув туже сухой плащ, она улыбнулась, приветствуя новый день. Ночь удалось пережить. Чуть больше недели, и она будет на Мадейре.
В любой экспедиции многое зависит от везения. В тот вечер, возвращаясь на автобусе в центр Линкольна, я гадал, не был ли Берт Фокс моим небольшим везением. Однако поздновато он ко мне явился. Если поразмышлять, то в этом нет ничего удивительного. С моим дедом происходило нечто похожее.
Странно, но Майерсон поверил в существование африканского павлина, хотя к тому времени в это не верил больше никто, и выразил готовность пожертвовать значительную сумму на экспедицию в бассейн реки Конго. Какими бы резонами меценат ни руководствовался, жизнь моего деда круто изменилась. Он тоже поверил в удачу, к нему вернулась энергия, которую он, казалось, утратил по причине долгой болезни. Но деньги Майерсона не покрывали все расходы, и мой дед с решимостью, граничащей с отчаянием, бросился добывать остальные. Пришлось заложить дом и занять под наследство жены, после чего можно было начать подготовку экспедиции.
Примерно в это время, вероятно, под влиянием эйфории, дедушка посетил Девон, так что к моменту, когда его корабль поднял паруса, моя бабушка была беременна. Скорее всего он об этом ничего не знал, а если бы даже и знал, никакой бы разницы не было. Как свидетельствуют источники, мой дед пребывал не в самом лучшем состоянии, чтобы возглавлять экспедицию. Никаких признаков объективного мышления, одна лишь одержимость целью. Альпинисты называют это лихорадкой вершины. Признаки такой лихорадки я чувствовал у себя.
Автобус привез меня обратно в центр Линкольна в начале восьмого. Катя уже ждала в баре отеля. Я боялся встретить там Андерсона, но зал был почти пуст. В одном углу сидела Катя, а в другом пожилые супруги вполголоса из-за чего-то ссорились. Думаю, Катя все поняла по моему виду, когда я прошел прямо к ней, сел и положил на стол два листа ксерокопий.
— Нас обдурили.
Она посмотрела на ксерокопии.
— Ничего не понимаю. Это письмо в Стамфорд…
— Да. Но где тут сказано, что адресат живет в Стамфорде?
Катя пожала плечами:
— В письме ничего. Только на конверте.
— Вот именно. — Я взял ксерокопию конверта, на котором было написано:
Мисс Марте Эйнзби
Олд-Мэнор
Стамфорд
Линкольншир
— Оригинал мы не видели. Поттсу досталась лишь ксерокопия. Теперь слушайте: Эйнзби — не фамилия, а название деревни в графстве Линкольншир.
— Конечно! Фамилию и название деревни поменяли местами. Всего два слова. Это нетрудно — вырезать и вклеить. А потом сделать ксерокопию.