Загадочная птица - Страница 14

К оглавлению

14

Погода стояла прекрасная. Он лег на спину, закрыл глаза, вдыхая крепкий аромат свежих трав, и заснул.

Когда проснулся, было уже далеко за полдень. Жужжали насекомые, на деревьях чирикали птицы. Девушка так и не появилась.

Следующим утром Банкс спешил на поляну и, просматривая письма, чуть не пропустил одно. Аккуратный почерк был ему не знаком, но он сразу понял, что послание от нее.

Сэр, — писала она, — здоровье моего отца ухудшилось, и я должна теперь проводить дни подле его постели. Еще раз благодарю вас за доброту.

Подпись отсутствовала.

Больше Банкс ее не увидел.

В первый день, получив записку, он сразу направился к ее дому. Думал, что они… впрочем, в голове у него был полный сумбур. Просто очень хотелось увидеть ее глаза. Но открывшая дверь старуха твердо заявила, что хозяйке нездоровится и принимать гостей она не может.

Банкс собирался накануне отъезда подарить ей книгу, «Травник» Джерарда. Теперь решил сделать это раньше. Явился на следующий день и передал книгу старухе с дарственной надписью. Через час подарок был возвращен. На следующий день он отправился в лес, взбудораженный, уязвленный ее холодностью, злой, однако через некоторое время вновь оказался у двери ее дома. И получил тот же ответ.

Сначала он полагал ее внезапный отказ от встреч случайностью, но позднее изменил мнение. Доктор Тейлор утверждал, что состояние ее отца, конечно, тяжелое, но в данный момент не ухудшилось и остается прежним. Может, он сделал что-нибудь, вызвавшее такую реакцию? Банкс вспомнил последние слова девушки и слегка грустную улыбку, когда она смотрела ему вслед, и ничего не понимал. Пытался отнести это за счет кокетства, традиционно приписываемого ее полу, но обнаружил, что не встречал прежде женщины менее кокетливой, чем она.

Это его почему-то раздражало еще больше, словно отсутствие кокетства осложняло обстоятельства. На четвертый день он не пришел.

Сидя в доме с задвинутыми ставнями, она прислушивалась к его шагам, когда он приходил и уходил. И вот теперь шагов больше не слышно. Лишь ровное дыхание отца и иногда скрип половиц. Ставни почти не пропускали солнечный свет, но в доме жара сохранялась всю ночь, так что влажный носовой платок высыхал прежде, чем девушка успевала положить его на отцовский лоб. Изредка выглядывая наружу, она ловила взглядом густые кроны каштанов, а проскальзывающий между ставнями ветерок приносил запах нагретого поля и свежей травы.

Прекращение их встреч было фактом печальным, но оправданным. За эти несколько летних дней она стала бояться надежды так же, как когда-то отчаяния. И решила все прекратить, думая, что после отъезда Банкса лес снова будет принадлежать ей, по крайней мере пока не наступит день, когда стихнет мягкое дыхание отца и все изменится.

По вечерам она брала свои рисунки и рассматривала их при свете лампы. А ночью, лежа в темноте, вспоминала о Банксе и настолько была поглощена, что, казалось, даже утром ей не удастся выпутаться из этих мыслей.

Почти весь четвертый день Банкс провел в своем кабинете. А утром поднялся рано, взял в конюшне лошадь и во весь опор поскакал к Чарлзу Картрайту, соседу-землевладельцу, у которого было три дочери на выданье. Там он отчаянно флиртовал с каждой, а за ужином принял вина больше, чем обычно. Потом вдруг резко поднялся, поспешно распрощался и поскакал обратно, понукая лошадь каблуками и хлыстом. К дому подъехал уже ночью, и как был в костюме для верховой езды, прошагал прямо в кабинет. Там взял чистый лист бумаги и без колебаний начал писать:

Моя дорогая Харриет, завтра я отбываю в Лондон. Знаю, мне следовало бы написать вам, но я, как всегда, все откладывал и откладывал. Впрочем, должен признаться, пребывание здесь многое для меня прояснило. Я бы желал по возвращении, чтобы мне было позволено навестить вас для разговора о делах, которые лучше обсудить при встрече, чем упоминать в письме…

6
Разговор в кухне

Можно сказать, что с Габриэллой меня познакомил попугай ара. Правда, мертвый, но это не важно. Я тогда был молод и полон надежд, а бразильская сельва манила к себе своими неисследованными просторами. Я приехал туда сразу после окончания университета с экспедицией Де Хавилланда. Вскоре Де Хавилланд уехал, а я остался, намереваясь присоединиться к группе из Оксфорда, которая должна была прибыть в конце месяца. Но они задерживались — то ли кто-то заболел, то ли возникли проблемы с деньгами, — но я не возражал подождать. Торопиться было некуда. Нашел себе чистенькую комнатушку с письменным столом и вентилятором. А под кроватью у меня стоял сундучок, набитый исписанными бумагами, потому что уже тогда я задумал эпохальную монографию, посвященную исчезнувшим видам птиц. В то время это казалось возможным.

БОльшую часть дня я спал, а вечерами пропадал в саду консульства, переходил с бокалом в руке от одной группы к другой. Сочинял ночами, быстро, небрежно, одну страницу за другой, озабоченный судьбой странствующего голубя или бескрылой гагарки, и складывал записи в сундучок под кроватью.

И вот наконец прибыла группа, и мы стали готовиться к походу. В один из последних дней ко мне явился Беркли Харрис, который заведовал у нас хозяйством.

— Вы свободны, Фиц?

Харрис никогда не вынимал трубку изо рта. Он носил в любое время длинные шорты и все делал с трубкой во рту, кроме, пожалуй, жевательных движений во время еды. Вот такой это был типаж, который вскоре после войны стал исчезать повсюду в Европе, но еще сохранился кое-где на постколониальных окраинах.

14